Савин В. В. Годы дружбы, надежд и… любви

Савин Валерий Владимирович , специальный корреспондент областной газеты «Индустриальная Караганда», выпускник 1976 года

Годы дружбы, надежд и… любви

Начало

На экзамены мы ездили из Петродворца. Дружба началась уже там, между абитуриентами разных факультетов. Но тогда я и думать не мог, что вместе с худенькой девчонкой по имени Наташа Лахреева я проведу в стенах факультета – и общежития! – пять прекрасных лет…

Итак, экзамены. К нам, «стажникам» -- то есть отслужившим в армии и успевшим поработать отношение было довольно теплое. Правы те, кто считает: чем старше человек, тем лучшим специалистом он станет. Экзамены. Очередь как за колбасой в плохие годы. И в ответ девчонке развеселый парень бодро кричит: «За мной будете, девушка-а-а!» Веселый парень по имени Сережа. Сережа Чесноков…

Знакомиться начинали на экзаменах. А уж окончательное сближение было в Гончарово, «на картошке». Себя, бригадиров, мы прозвали комбригами, старшего над бригадами – комкором. Моя бригада именовалась солидно и веско: 2-я гвардейская имени Остап-Сулейман-Ибрагим-Мария-Бендер-бей Задунайского десантная бригада. Десантная – потому что очень уж часто нас бросали куда-то на дальние и малоприятные работы. И когда группа парней принесла с очередного задания гнусный запах силосной ямы в наш жилой барак барак, не выдержали. Сережа Чесноков дверь в кабинет директора открыл пинком и закричал еще с порога:

- Позавчера за двадцать километров на сено, вчера – в силосную яму, а может, завтра вам землянику в лесу собирать?!

Мы жаждали справедливости. Мы внимательно считали ведра и мешки, споря, у кого больше собрано урожая. Уставали, да. Но вечером нас ждала новая сараюшка с печкой, носящая пышное название «Пресс-бар». И уходила усталость с первыми аккордами нашей любимой гитары, и звучали стихи самой высокой пробы. «Вчера еще в глаза глядел – а нынче все косишься в сторону…» -- и влажнели глаза у наших девочек от ясного и чистого голоса Валеры Головина. «Вот что я видел: курит командир. Он командир большой подводной лодки» -- и расцветал наш морячок-подводник Валера Громов по прозвищу Боцман. Сколько ж будет их у нас за эти пять лет, прекрасных песен? О них мне еще напомнят тридцать пять лет спустя… А на огромной сковороде наши девочки жарили картошку с грибами.

Мы вели себя весело и шумно. На глазах у местных собирались толпой, из которой летели громкие слова: «Явка на мельнице, пароль «винтовка», не забудь про листовки» -- и толпа рассыпалась с громкой песней «Вихри враждебные». Местные косились, но не трогали: мужики у нас были здоровенные, к тому же, рядом работали парни из Высшего морского училища имени Макарова – мы с ними мирно сосуществовали.

Досадно, но драка все же случилась – в последние дни, когда я был в отъезде по личным делам. Но о ней рассказывали очень подробно. После того, как с совхозных танцев прибежали двое наших с разбитыми носами – один из них Сережа Лукницкий – ребята разобрали палисадник у столовой и двинулись в клуб. Местные прижали уши, да поздно было: своей земли мы не отдавали ни вершка, а чужой не хотели ни пяди. Нескольких задиристых местных Боцман «уронил» в речку с мостика. Женя Черных крутил над головой ремень с солдатской бляхой, чувствительно задев самых глупых – нас не возьмешь! Мурат Озиев разогнал целую толпу, как потом выяснилось, совсем не тех… Но года два или три в Гончарово журналистов обходили стороной. Наша взяла!

Гончарово стало основой нашей дружбы. Хотя в полном соответствии с курсом психологии наш большой коллектив разделился на малые группы.

«С письмом – потом…»

Ой, как трудно впрягаться в учебу, когда тебе двадцать три! Когда позабыты основы не то, что английского – русского языка. Десять часов английского, почти столько же русского, еще куча дисциплин. И в моей рифмованной шутке была огромная доля правды. «Обалдеваю, обалдеваю – тонкой наукою овладеваю. Вот философия, литература, что-то еще -- но не понято сдуру, герундиальные формы глагола, спецсеминар, журналистская школа… Нужные вещи, ненужные вещи бурным потоком по черепу хлещут…»

Но терпеливо и настойчиво нас учили замечательные люди. Людмила Ивановна Житенева, Вера Сергеевна Терехова и Кира Анатольевна Рогова вводили в тонкости русского языка и редактирования. Галина Васильевна Горелова почему-то очень любила нашу группу. За час мы с ней проходили все, что положено за пару, а оставшееся время отводилось самым задушевным разговорам на разные темы. Мне Галина Васильевна Горелова как-то незаметно и дала основное направление в творчестве.

Под руководством Валентина Павловича Таловова писал курсовую работу по репортажу, где моими заочными учителями стали бесподобные репортеры и очеркисты Юрий Визбор и Евгений Месяцев. Уже тогда я понял, что стану непременно репортером. Порой жестко, но справедливо руководил нашей практикой Петр Самуилович Карасев. Обидели его однажды наши девчонки, и тогда нам казалось это ужасно смешным… А вот его формулу – «Не можешь – ну не можешь, иди металл точить или землю копать» -- до сих пор считаю верной. Как самый дорогой экспонат лежит у меня дома книга Александра Николаевича Пирожкова.

А душа-человек Валентин Сергеевич Соколов с его зарубежной журналистикой? А изумительные лекции профессора Савуренок, заставившие по-новому посмотреть на многие произведенияч зарубежной литературы? И никогда не забыть дорогого нашего Хазби Сергеевича Булацева, секретаря партбюро, заместителя декана. Настало и мое время, когда очень нужно было слетать домой, чтобы повидать свою единственную. Поднакопив скромных деньжат, я не без робости входил в кабинет Хазби Сергеевича и виноватым голосом бубнил просьбу: слетать домой на четыре денька. Он строго спрашивал, как у меня с английским, нет ли «хвостов». Потом долго смотрел в стол и объявлял: «Ну, смотри, Савин – чтобы я о тебе плохого не слышал!» И я делал все, чтобы он не слышал. До сих пор делаю…

Да и мы сами старательно учили друг друга. С английским у меня вправду было слабовато. И приходил на помощь Юра Саввин или Света Никитина или еще кто-то из знатоков. Феноменальной памятью обладала Оля Руднова, одна из лучших наших студенток. И на экзамене, чувствуя слабину, садились поближе к ней. Только спроси Олю: задумается на пару секунд, быстро прошепчет самую суть – и все у тебя всплывет в памяти! Наши группы всегда сдавали самыми первыми, а потому в общаге к нам бегали за конспектами или шпаргалками. И тогда мы вывесили на двери табличку: «Главкурсшпорснаб». И пририсовали огромный болт, потому как выведенный из себя бесконечными просьбами Коля Ритченко не завопил: «А болт на сорок пять с левой резьбой тебе не надо?!»

Схватывались в спорах на практике. Самый непримиримый, Володя Блинов, если не разбивал очередной опус напрочь, то говорил: «Все вроде так – но проблемы не вижу! Где проблема?» А практику доводилось проходить в самых прекрасных местах. Районная газета поселка Лоухи на севере Карелии с незаходящим солнцем. Архангельская «Правда Севера», где работал Аркадий Гайдар и где меня «ставили» как репортера в отделе информации. А в «Ленинградской Правде» жестко, а порой и жестоко разбирал наши работы прекрасный репортер и очеркист Виктор Геннадьевич Шурлыгин. Ира Павлючик даже всплакнула однажды от такой жесткости. Витя, не щадя самолюбия, шлифовал и шлифовал каждую мою строку, заставлял переделывать целые куски: «Все это уже было, вот ты по-своему скажи!»

Нет, легкой учебы не было ни одного дня! Уже на четвертом курсе родилась у меня еще одна стихотворная шутка. «С утра – ура! – подкопим силы. Но вы, увы, ошиблись, милый: она, «война», не даст покоя, сиди-учи, сквозь зубы воя. Давай, давай: английский завтра! С письмом – потом. Приветик – автор». Военная подготовка, или просто «война», тоже требовала немалых сил.

После четвертого курса прекрасным летним вечером поезд увозил нас в Петрозаводск. На целый месяц мы надели военную форму: нам предстояло вспомнить былую службу, а молодым-необученным – обучиться военному делу настоящим образом. Вот это была служба! На срочной мне не приходилось рыть ячейку для стрельбы малой саперной лопаткой, ползать по болоту сразу после бани, тушить горящую одежду товарища и вести огонь холостыми в противогазе, потому как деревянный бруствер окопа полыхал – солярки старший лейтенант Тишкин не пожалел. Рвались в окопе взрывпакеты, и получив целую порцию песка и дыма в лицо, Ваня Куртов выразился совсем не литературно…

«Дедовщину» в армии никто не отменял, а потому молодых гоняли по полной программе. Трудно приходилось нашему баскетболисту Сереже Михельсону – никак он не мог провести отбой за 45 секунд. Ничего, научился. Через полмесяца они делали все то же, что и мы, а порой и лучше. Вот тогда я и понял, что солдата-пехотинца можно сделать через месяц, смотря как учить. Мы учили и строго и дружески, но никогда не хамили своим молодым. Они ведь очень старались стать настоящими солдатами. И стали. Всего через месяц.

Но и военная форма не отменяла творчества. Однажды к нам – Сереге Германову, Валере Громову и мне – подкатил Женя Орлов, который редактировал газету «Рупор». У него тут же и прозвище появилось – Жену Руперт. Он предложил нам написать что-нибудь интересное. И мы пообещали, что дадим цикл по истории армии. Серега написал о крестовых походах – «Впереди тащились монахи, стыдливо прикрывая сморщенный бессильный срам…» Я создал эссе о подготовке похода монголов на Русь – «Шакип-нойон благосклонно кивал, глядя, как лихо вскакивают воины на угрюмую учебную кобылу…» Валера же выдал рассказ совершенно в стиле Куприна, и в поручике Шишкине легко угадывался старший лейтенант Тишкин. Женя прочитал все внимательно и вздохнул: «Ребята, это гениально, но в нашу газету не пойдет». Все повторилось через несколько дней, когда офицеры сняли «Боевой листок» и унесли прочь от толпы хохочущих курсантов: Серега Германов в вольном стиле рассказал о том, как они принимали Присягу…

А еще была общага-мама на Новоизмайловском. Там мы зубрили английский, жарили картошку по-студенчески, пели песни и встречали праздники, влюблялись. Появились семейные пары – Корицкие, Павлючики, Белые, Кондратьевы, а однажды и на моем безымянном пальце блеснуло обручальное кольцо. Жизнь потихоньку разводила нас, но до конца так и не развела. Я помню, как слушал чью-то защиту, когда меня позвали в коридор. Чем так недовольны, почему так смотрят на меня Наташа Лахреева, Валера Громов, кто-то еще? Нет, что-то другое в их глазах… Что за лист бумаги мне подают, зачем этот комок десяток, пятерок и трешек мне протягивают? «Лети, лети сегодня же, деканат уже в курсе…» Они получили телеграмму о смерти моей новорожденной дочери, в темпе собрали деньги – кто по скольку.

А когда я вернулся – опустошенный, по-нехорошему спокойный, вдруг стали приглашать к себе девчонки с младших курсов – Наташа Нечаева, Оля Павлова, Галя Ищенко. Просто так: то посылка пришла, то новую пластинку послушать, то песни попеть. Даже блюдечко покатать, вызывая духов… По терминологии космонавтов, о чем я узнал позже, это называется психологической поддержкой. И вот этого не забыть уже никогда. Как не забыть студенческого братства таких разных парней и девушек – оно существует и до сих пор.

И был прощальный вечер. Самодеятельный спектакль с прощальными песнями. Вытирал слезы Хазби Сергеевич Булацев. Плакала, обнимая нас, Власта Бртникова: «Мужики, что я буду делать без вас?» Смутную ночь я провел, бродя по городу: уезжать не хотелось, но уезжать было надо. Ибо, как фадеевскому Левинсону, нужно было жить и исполнять свои обязанности.

И пошел я в люди…

13 июля 1976 года я приступил к своим обязанностям. Должность – корреспондент отдела информации и спорта газеты «Индустриальная Караганда» с окладом в 120 рублей плюс гонорар. Неплохо по тем временам.

И вот здесь постараюсь быть кратким. Я расскажу о своей работе с одной оговоркой. Все, что достигнуто, дано было Богом, факультетом журналистики ЛГУ имени Жданова и замечательными людьми, которые шлифовали мое творчество. А моего здесь не более десяти процентов…

Здесь, в областной газете, очень помогли редакторы Игорь Владимирович Казанцев и Федор Федорович Игнатов, Евгений Михайлович Мехаев. Дорброжелательно поддерживал мои темы главный редактор Султан Кемельбаев, тоже выпускник ЛГУ. И, конечно, нынешний главный редактор со школой «Комсомолки» и «Правды» Владимир Иванович Рыжков. Но я всегда помнил тех, о ком говорил выше, свою работу выверял по ним, спрашивая мысленно: «Все ли так?» Они были так чертовски далеко, но я словно ощущал их. Как и дорогих моих мальчиков и девочек, моих однокурсников – их лица всплывали в трудные минуты.

Я был счастлив рассказывать о людях, которые знали и любили свои профессии. И вместе с ними я водил танк на полигоне, карабкался на телебашню высотой в 212 метров. Сидел с пожарными в дымовой камере при температуре около 200 градусов, а потом дивился, что сажа проникла даже сквозь маску кислородного аппарата, а ожог второй степени на лбу я носил как орден. Дважды отмерял с горноспасателями километры подземных выработок, а однажды меня взяли в горящую шахту. Бывало весело. Иногда – страшно.

Но ради хорошего репортажа, ради престижа газеты можно пойти на все. Сжав зубы от напряжения, давил скобу катапульты на тренажере. Преодолевая вполне понятное волнение, бросался к земле с горбом парашюта за спиной из самолетной двери – 1600, 2200, 4000 метров высоты… Легкий ЯК-52 писал пируэты в небе, но это оказалось детским лепетом в сравнении с полетом по мастерской программе на реактивном Л-29. То болтался перед глазами радиоразъем шлемофона от невесомости, то размазывала по креслу семикратная перегрузка на вираже – и я орал, напрягая пресс и ноги, как полагалось. Мастер спорта Юра Чистяков скороговоркой интересовался – жив ли я, вводя самолет в очередную фигуру. Пикируем…еще… еще… Высотомеры уже на нуле, земля несется навстречу и, наверное, пора открывать рот – землю жрать… Но резко задирает нос самолет, и бьет перегрузка, и пропадает все вокруг – только серая волнистая сетка трепещет перед глазами. «Извини, увлекся, -- скажет после полета Юрка, -- низковато вывел». А вот об этом писать не буду, чтобы Юрку не подвести…

Счастье было в том, что тебе доверяли. Брали с собой туда, кого не брали других. Счастье было в том, что через свои ощущения можно было передать суть работы фанатично ей преданных. Я читал репортажи Валерки Громова, написанные только ему свойственным языком – о летчиках и пограничниках, моряках – и радовался за него: мы шли одним путем. И мне хотелось сделать репортаж непременно лучше своего друга – это и есть творческое честное состязание. И снова командировки, командировки – в Зайсанский Краснознаменный пограничный отряд от фланга до фланга. На космодром Байконур накануне очередного пилотируемого старта. В район приземления вернувшегося экипажа. На тренировку с летчиками-поисковиками. На восхождение с альпинистами. В карагандинскую степь – на очередные парашютные прыжки. Бедные репортерские жены…

Да, и еще космонавтика, проникновение в которую было сложным и длительным. Оно особенно не нравилось репортерам центральных газет и ТВ – это ведь была их вотчина. Нас не пускали в Байконур, на служебную территорию Звездного городка, в точки посадок – не положено! Но все пройдет, прошло и это.

В 1989 году прошли первый тур творческого конкурса за право полета к орбитальной станции «Мир» два выпускника журфака ЛГУ – ленинградец Виктор Шурлыгин и ваш покорный слуга. Мы смотрели ночной старт пилотируемого корабля, и сердце рвалось туда, за этими двумя ребятами. Нам очень хотелось полететь в космос. И нам дали призрачный шанс.

В декабре 1989 года мы проходили медицинскую комиссию в «Детском садике», филиале Института медико-биологических проблем по программе космонавтов-исследователей. Мы почти выиграли в споре с японцем из Ти-Би-Эс, который должен был стартовать на «Мир» -- мы думали, что выиграли. Духовными вдохновителями проекта «Космос – детям» стали старейшие космические репортеры Владимир Губарев из «Правды» и Михаил Ребров из «Красной Звезды». Витя Шурлыгин дошел до отбора в стационаре. Меня подвел уже на первом этапе перенесенный на ногах грипп. Ругали меня потом врачи из Звездного городка, что предварительно не обследовался у них, да поздно было. Но и шестерка отобранных, прозанимавшихся год, тоже никуда не полетела. Больше я не видел их никогда – ни на стартах, ни на посадках. Их, клявшихся отдать космонавтике все силы…

А наша газета так и ведет свою космическую летопись.

Но сердце с вами остается…

Да, пора закругляться. Мы все же встретились тридцать пять лет спустя. Все там же, на факультете, прикрытом теперь турникетами. Вот Валя Александрова, староста моей группы. Все такой же живой Ваня Куртов, душа нашей встречи. Сразу три Лены – Филатова, Смирнова и Пилюцкая. Доброжелательный Сережа Михельсон, веселый Сергей Чесноков, еще более солидный Володя Блинов, обаятельная Маринка Левыкина. Миша Михайличенко и Боря Мисонжников – при хороших должностях, но так легко узнаваемые! И Оля Руднова прилетела из далекого Томска, Света Мищенко – из Алматы, Наташа Лахреева – из Кемерово. Много мы отдали и сил и средств ради одной только встречи.

И я смотрел на тех, с кем сверял свою работу, кому хотелось похвастаться успехами и пожаловаться на неудачи, с удовольствием слушал их рассказы о внуках и внучках, удачах в работе. Все же немного нас было. Кого-то просто не разыскали, кто-то не приехал по серьезным причинам. Но в общем все устроены, выросли в своем творчестве, в должностях. Смотрел, слушал и думал: счастливый я все же человек! Мне дали все, что можно было дать – а дальше все от тебя, от твоих наставников и товарищей по курсу. Лауреат премии Союза журналистов Казахской ССР. Медаль и нагрудный знак Российской Федерации. Специальные премии – за разработку темы Великой Отечественной и Афганской войн, от главы области – за верность профессии. Так чего же мне еще надо?!

Да одного только: чтобы жили вы дольше, не болея, растили уже внуков. Мы и без того на день встречи не досчитались 17 человек с курса и многих преподавателей. А еще со старших, с младших курсов…

Господи, спаси и сохрани их всех!

Июнь 2011 года

АВТОРИЗАЦИЯ

Логин
Пароль
запомнить
Регистрация
забыл пароль